Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
— Ты о чем, сынок?
Гринька вздохнул еще раз, посильнее и поглубже.
— Я ночью, мама, заснуть никак не мог, а потом выглянул в окно и вижу: кто-то через забор лезет. Около сарая.
— Господи! — испугалась мать. — Кто же это?
— Не знаю, — скучающим тоном сообщил Гринька, — может разбойники, а может просто так — пьяный какой-нибудь.
— Какой ужас! — всплеснула руками мать. — Что же нам теперь делать?
— Я уже придумал, — быстро отозвался сын. — Надо привязать Ласку возле забора, а конуру сделать в сарае. И ни один разбойник не сунется.
Мать обняла Гриньку, поцеловала в запыленный льняной хохол:
— Умница!
— Ну, это просто, мама, — скромно сказал Гринька. — Это каждый догадается.
— Ну, пойди тогда, сынок, и устрой все. А я не могу, мне шить надо.
Гриньке не терпелось сказать, что все уже сделано, но он побоялся испортить дело и смолчал.
Оставив мать, забежал на кухню, взял кусок хлеба, налил воды в блюдечко и понес еду и питье птицам.
Полдня пролежал Гринька на пузе, рассматривая птиц, кормя и лаская их.
Лежать было неудобно, потому что голова, грудь и живот впихивались в нору, а все остальное оставалось наружи. Но это было совсем несущественное неудобство. Просто о нем даже и говорить не стоило!
Зато какое счастье испытывал Гринька! Он не только разглядел каждое перышко голубей, не только сосчитал каждое черное пятно на оперении своих «сорок», но даже не раз потрогал перья у них на спинках. Уж не говоря про то, что попоил и покормил хлебом.
Он бы еще пролежал сколько угодно, ввинтившись в дыру, как шуруп в стену, если б его не отвлекли.
А отвлек Гриньку его старинный приятель Ленька Колесов. Тот самый Колесов, который совершенно открыто держит на чердаке своего дома шесть замечательных голубей, по десять копеек штука. И знает о голубях все, даже то, как они вылупляются из яиц.
Приятель потыкал Гриньку прутиком в ноги, и Журин, как обожженный крапивой, выпятился из норы. Он был готов в эту минуту зареветь от отчаяния: думал, что прутиком тыкает мать.
Увидев Леньку, облегченно вздохнул, и губы сами собой поползли вверх, в улыбку.
— Ты чего там делал? — поинтересовался Колесов. — Собаку лизал?
Колесов немножко грубоват, но сейчас Гринька совершенно не обратил внимания на его насмешку.
— Со-оба-ку... — протянул он и сощурил глаза, заранее представляя себе, как ахнет Ленька, узнав, в чем дело. — Погляди сам.
Колесов вполз в нору, побыл там минуту и раком выбрался на волю.
— Ничего птица, — важно заключил он, отряхиваясь от земли, — пятнадцать копеек пара.
— Пя-ятнадцать... — недовольно сморщился Гринька. Было просто безобразно ставить рядом такое богатство, как голуби, и такой пустяк, как деньги.
Ленька пошевелил про себя губами, шмыгнул носом и буркнул:
— Салага!
— Это почему же я салага? — обиделся Гринька,
— Слетят у тебя птицы.
— Как слетят?
— А очень просто, выскочат из норы и — в крылья,
— Что же делать?
— Оборвать надо.
— Как это?
— Давай птиц. Покажу.
Гринька слазил в дыру, достал голубей и передал их Леньке.
Журин и сморгнуть не успел, как Колесов вырвал все большие перья из крыльев птиц. Гриньке хотелось зареветь от отчаяния, но он сдержался и только страдальчески смотрел на сразу подурневших птиц.
— Вот теперь не улетят, — сказал Ленька, возвращая «сорок» хозяину. — А когда обрастут — привыкнут к дому, тогда уже — считай, твои. Скажи спасибо, что научил.
Ленька тоже этой осенью шел в школу, и поэтому приятели решили немножко потолковать о ранце, книжках и пеналах. Но много о пеналах не поговоришь, и мальчишки снова стали рассуждать о голубях.
— Ты ночью бросай им корм, когда темно, — поучал Колесов Гриньку. — Лопать зерно они, конечно, днем будут, но кидай все равно ночью. Тогда мамка ничего не заметит. Можно год или два держать, пока увидит.
Вот так началось длинное, через всю жизнь, Гринькино путешествие «в тюрьму» или «на необитаемый остров».
Удары судьбы посыпались мальчишке на голову без всякого промедления.
Мать обнаружила голубей не через год, а через два месяца. Птицы к этому времени уже обросли, и Гринька, когда мать уходила на работу или на базар, позволял им ходить по двору. Но тут же сразу загонял под дом.
И снова часами лежал, засунув в полумрак голову и рассматривая жаркими глазами свое богатство и счастье. Он наловчился понимать взгляды голубей, их язык, и все равно хотелось еще и еще смотреть на птиц, ласкать и кормить их.
Однажды, когда он лежал вот так — на три четверти в норе и на четверть наружи, — согревая животом землю, прихваченную первым холодком, его увидела мать. Она вернулась с работы раньше времени: ей нездоровилось, и начальство отпустило ее с фабрики.
Сначала мать подумала, что Гринька переселил Ласку на прежнее место и кормит ее. Но потом услыхала хлопанье крыльев, «гули, гули», которыми Гринька подзывал к себе птиц, и поняла все.
Тогда она вытащила сына наружу, нашлепала его и, совершенно расстроенная, ушла к себе.
Гринька тоже почти что заболел. И сомневаться нечего было: мать сегодня же прикажет выкинуть птиц.
«А вдруг пожалеет и не заставит?» — хотелось ухватиться Гриньке за маленькую надежду.
Может, и удалось бы склонить к этому мать, пообещав отлично учиться и все выполнять по дому, но, как хорошо известно, несчастья приходят толпой.
На следующий день маму вызвали в школу, на родительское собрание. Учительница первой группы двенадцатой образцовой школы, освещая Гринькины успехи, сказала, что «Журин учится хорошо, но мог бы учиться лучше».
И матери сразу стало ясно, почему сын не учится лучше.
В тот же день у нее был долгий неприятный разговор с сыном. Оба они попеременке плакали, сердились, уговаривали друг друга, но мать все-таки настояла на своем.
Совсем не свой от горя, Гринька в присутствии матери вытащил голубей из норы, спрятал за пазуху и пошел на окраину города. За последними домами, у самого леса, он, обливаясь слезами и подвывая от жалости к себе, разжал пальцы и выпустил птиц в воздух. Голуби тяжело поднялись в серое небо и долго кружили над лесом.
Гринька несся домой во весь дух. Он надеялся, что птицы вернутся, тогда мать, покоренная их верностью дому, может быть, простит сына.
Но голуби не пришли. Они, наверно, плохо знали свой круг, так как мало бывали на воздухе и не изучили крышу.
И Гринька остался один. Один на целом свете. Почти круглый сирота. Без птиц.
Он теперь уже твердо знал, что все невзгоды соединились против него, и жизнь, неизвестно почему, идет мимо счастья.
